К проблеме общего социального анализа

А.Я. Рубинштейн

Появление статьи Виктора Полтеровича «Становление общего социального анализа», продолжающей его методологические размышления, начавшиеся в 1998 году в работе «Кризис экономической теории» (Полтерович (1998)), вызвало резонанс в моих собственных методологических устремлениях^¹. Правда, не по поводу центральной темы указанной выше статьи - обсуждения программы Гарри Беккера и «фантома «экономического империализма», а лишь в отношении ее побочного сюжета, посвященного методологическому индивидуализму и затронувшему важную проблему расширения границ экономического анализа. Однако и этот, возможно, частный вопрос, мотивирует меня к высказыванию некоторых «мыслей вслух».

1. Предварительный комментарий

Начну с цитаты. «На мой взгляд, разнородные явления, не вполне правомочно объединяемые термином «экономический империализм», демонстрируют целесообразность интеграции ряда общественных дисциплин в единую науку об обществе - общий социальный анализ» (Полтерович (2010)). Похоже, Виктор Полтерович прав, сомневаясь в корректности общепринятого понимания «экономического империализма». Так, вполне убедительным выглядит его пример с эконометрикой, которая «практически не содержит экономической специфики». Добавлю к этому свое разочарование эконометрическими исследованиями в рамках новой политической экономии, демонстрирующими прекрасную технику обработки данных и почти нулевой (на мой взгляд) прирост знаний в области теоретической экономики.

В отношении целесообразности «интеграции ряда общественных дисциплин в единую науку об обществе» выскажу несколько замечаний. Я бы не говорил о создании единой науки об обществе. Такая линия развития кажется мне не очень вероятной и, главное, не очень «хорошей». В каком-то смысле мне было бы даже неприятно, если бы кто-то посчитал, что такая наука создана. Боюсь, что подобное может случиться (так уже было) лишь на базе определенного идеологического фундамента, что для любой науки вредно. Другое дело - расширение пространства экономической науки в результате использования более широких предпосылок, включающих возможность применения инструментария современной философии, культурологии, социологии, социальной психологии, а также других наук, изучающих поведение человека в обществе и закономерностей развития самого общества. Я вижу в этом генеральную линию развития экономической науки, предмет исследований которой остается неизменным.

Теперь о названии «Общий социальный анализ» и содержании этого важного понятия. И меня уже длительное время «волнуют» проблемы более широкого синтеза, и я искал название для направления исследований, которое призвано расширить предпосылки неоклассического анализа, имплантируя в корпус экономической науки методологические подходы других научных дисциплин, изучающих общество. Исходя именно из такого видения, я посчитал в свое время уместным воспользоваться понятием «социодинамика», введенным в научный оборот в 20-х годах одним из основоположников теории социальной стратификации Питиримом Сорокиным (Сорокин (1994, 2000)).

С помощью данного понятия я обозначил свое намерение преодолеть атомистическую модель общества и погрузить экономику в социодинамическую (по Сорокину) общественную среду, где индивидуумы действуют и взаимодействуют в составе определенных социальных групп. Этим же я проводил параллель с «термодинамикой», характеризующей состояние энергетического равновесия в физических системах. Я исхожу из того, что и в социальных системах существует аналог физической энергии^². Это интересы - предпочтения индивидуумов, различные их агрегаты, интересы отдельных социальных групп и всего общества в целом. Думается, и в социальных системах может быть определено «энергетическое равновесие», в основе которого лежит баланс таких интересов.

Сейчас, почти пятнадцать лет спустя, у меня уже нет уверенности в том, что выбранное название «экономическая социодинамика» в полной мере соответствует содержанию разрабатываемой теоретической концепции (Гринберг, Рубинштейн (2000, 2008), Grinberg, Rubinstein (2005), Рубинштейн (2010)). Быть может, точнее было бы назвать так, как предложил В.М. Полтерович - общий социальный анализ. Но как бы ни называлась предложенная концепция,ее главное содержание - анализ экономических закономерностей в социуме, равновесие в котором формируется в результате столкновения интересов индивидуумов, их социальных групп и общества в целом.

Понятно, что такая постановка требует изменения стандартной методологии исследования и переосмысления понятий «общественный интерес» и «всеобщее благосостояние», неоклассическая интерпретация которых, «замешанная» на индивидуализме и утилитаризме, породила особый измеритель - ВВП. Процитирую в связи с этим Джозефа Стиглица: «мы не действуем сообща при решении наших общих потребностей, что отчасти происходит потому, что грубый индивидуализм и рыночный фундаментализм подрывают любую общность интересов ... благодаря чему достигаются более высокие показатели деятельности, вроде тех, которые измеряются величиной ВВП. Но если ВВП - плохая мера общественного благосостояния, то из этого следует, что мы стремимся к достижению неправильной цели» (Стиглиц (2011)). В индивидуалистической абсолютизации, собственно, я и вижу одну из причин необоснованного сужения экономического анализа, проблему расширения которого (хотя индивидуализм и не занимает в ней центрального места) ставит работа В.М. Полтеровича.

«Если каждый будет стремиться к своей корысти, то «невидимая рука» провидения приведет к всеобщему благосостоянию» - примерно так определил Адам Смит действие конкурентного рынка и соответствующий ему телеологический механизм экономической координации. После публикации его классического «Исследования о природе и причинах богатства народов» (1776) многие экономисты, математики, социологи и социальные философы искали и продолжают искать подходящую трактовку понятия «всеобщего благосостояния» и соответствующие ему общественные интересы.

В методологическом плане здесь «прячутся» три вопроса. Во-первых, как общественные интересы связаны со своекорыстием - интересами индивидуумов, составляющих общество, и можно ли всегда предполагать наличие такой связи? Во-вторых, что представляют собой общественные интересы, какова их сущность и адекватна ли она природе индивидуальных предпочтений? В-третьих, в какой мере «невидимая рука» способна обеспечить реализацию общественных интересов, насколько это зависит от зрелости самого социума и развитости институтов гражданского общества. В данной заметке ограничусь лишь первым вопросом, оставляя второй и третий для последующих публикаций.

2. Общественный интерес: индивидуализм и/или холизм?

Общественные интересы, как и проблема их взаимосвязи с индивидуальными предпочтениями - это «вечные сюжеты», кочующие по странам и эпохам. К концу девятнадцатого столетия обозначились два тренда и соответствующие им традиции в интерпретации общественного интереса^³. Так, английская традиция отрицала саму возможность существования каких-либо интересов, отличных от предпочтений индивидуумов (индивидуализм). Германская же традиция, наоборот, допустив наличие интересов общества как такового (холизм), признала категорию «коллективные потребности» в качестве фундаментальной основы знаменитой «немецкой финансовой науки».

Начну с методологического индивидуализма. История этого мировоззренческого^⁴ принципа не такая уж и длинная. И хотя, как пишет Марк Блауг, «само выражение «методологический индивидуализм», видимо, было введено Шумпетером в 1908 г.» (Блауг (2004, с.100)), все же не стоит начинать эту историю с XX-го столетия^⁵. Дело не в термине, а в понятии. Поэтому, даже не возвращаясь к Джереми Бентаму - родоначальнику «утилитаризма» и его последователю Джону Стюарту Милю, с известным тезисом о том, что «соединяясь в общество, люди не превращаются в нечто иное» (Mill (1914, с.798)), положительно невозможно пройти мимо Кнута Викселля.

По словам Джеймса Бьюкенена, почерпнутым из его нобелевской лекции, «Викселль заслуживает всеобщего признания как основоположник современной теории общественного выбора, поскольку в его диссертации 1896 г. присутствовали три важнейших элемента, на которых базируется эта теория: методологический индивидуализм (курсив мой), концепция «человека экономического» (homo economicus) и концепция политики как обмена» (Бьюкенен (1997, с.18)).Непосредственно К. Викселлю принадлежит и тезис, выражающий саму суть методологического индивидуализма в неоклассической теории: «если полезность для каждого отдельного гражданина равна нулю, то совокупная полезность для всех членов общества будет равна только нулю и ничему другому» (Wicksell (1958, p. 72-118)). Став антитезой методологическому холизму, согласно которому социальные общности обладают преференциями и функциями, несводимыми к предпочтениям и поведению составляющих их индивидуумов, методологический индивидуализм занял центральное место в экономической теории.

Однако такое положение, повторю это еще раз, вызывает у меня чувство неудовлетворенности, и именно здесь я вижу причины ограниченности существующих методов анализа. Последний вывод можно представить в инверсионной форме - отказ от радикализации методологического индивидуализма предоставляет возможность расширения границ социального анализа с использованием более общих предпосылок, применяемых в ряде экономических концепций и других научных дисциплинах, скажем, в институциональной теории, социологии, философии и т.п. Собственно, в связи с этим я и хочу высказать ряд замечаний в отношении интерпретации индивидуализма и холизма. Но сначала о некоторых аргументах «proatcontra».

Приведу несколько известных утверждений. Альберт Шэффле, например, писал о наличии общественных потребностей, «которые не могут быть обеспечены отдельными членами общества» (Schaffle (1873, S.113)). Еще более определенно высказался Карл Менгер «...не только у человеческих индивидуумов, из которых состоят их объединения, но и у этих объединений есть своя природа и тем самым необходимость сохранения своей сущности, развития - это общие потребности, которые не следует смешивать с потребностями их отдельных членов и даже с потребностями всех членов, вместе взятых» (Menger (1923, S.8)). Типичные для двадцатого столетия альтернативные суждения, можно найти у Пола Самуэльсона - «я не предполагаю наличие мистического коллективного разума, который позволяет наслаждаться пользованием коллективных потребительских благ...» (Samuelson (1954, p.387)), Ричарда Масгрейва - «поскольку группа людей как таковая не может говорить, возникает вопрос, кто способен выразить чувства этой группы» (Musgrave (1959, P.87)) и Карла Поппера - «поведение и действия таких коллективов, как группы, должны быть сведены к поведению и действиям отдельных людей» (Поппер (1992, с.109))^⁶. И так далее и тому подобное; таких аргументов и контраргументов можно найти много с каждой стороны.

Думается, с позиций современной науки об обществе с ее институциональным пониманием социума эти аргументы выглядят уже не столь убедительными. Представление же о том, что носителем всякого интереса является какое-либо одушевленное существо, просто наивно. В условиях усложнения связей между людьми сами институты генерируют специфические интересы отдельных общностей индивидуумов и общества в целом. При «подключении» же теории игр к обсуждению данного вопроса стал очевиден и другой вывод: в результате автономных и своекорыстных решений индивидуумов их совокупность в целом может перейти в положение, которое противоречит целям каждого из них. Иначе говоря, полученный результат не всегда редуцируется к функциям полезности индивидуумов, что свидетельствует также о наличии у социальной целостности системных свойств, не имеющихся у индивидов.

Во второй половине двадцатого столетия дискуссия вокруг дилеммы «индивидуализм-холизм» развернулась с особой силой (Блауг (2004, с.100-101), Krimerman (1969), O'NeilJ. (1973)). Одна из ее особенностей была связана с тем, что критики холизма стали выводить методологический индивидуализм из того, что общество состоит из людей, из представлений о том, что все общественные институты создаются индивидуумами, а социальные целостности есть лишь гипотетические абстракции^⁷. Однако, такой подход был поддержан далеко не всеми. «Люди не создают общество - пишет Рой Бхаскар, поскольку оно всегда существует до них и является необходимым условием их деятельности» (Bhaskar (1989, P.36))^⁸. Приведу и слова М. Блауга - «но хотя на тривиальном уровне онтологический индивидуализм и справедлив, он не обязательно связан со способом, которым мы должны или не должны изучать коллективные феномены, то есть с методологическим индивидуализмом» (Блауг (2004, с.101)).

Постепенно эта дискуссия «вернулась» в работы социологов, где при сохранении «оппозиции крайностей» - методологический коллективизм Эмиля Дюркгейма (Дюркгейм (1899, Гофман (2001)) с требованием рассматривать общественные явления как феномен социальной целостности, не редуцируемый к индивидуальным действиям, и методологический индивидуализм Макса Вебера (Вебер (1980), Вебер (1994)) с установкой на их объяснение исключительно через действия индивидуумов, главный ее вектор сместился в область менее радикального восприятия индивидуализма. Бенно Верлен, в частности, подчеркивает, что «методологический индивидуализм не означает отрицания существования коллективностей и институтов. Равно как не требует он и соглашаться с утверждением, что общество - это не более чем совокупность принадлежащих к нему индивидов или что общество можно свести к индивидуальной психологии и объяснить его в ее понятиях» (Верлен (2002), Verlen (1993, p.22-51)). Близких позиций придерживается и самый последовательный попперианец Джозеф Агасси, трактующий методологический индивидуализм в более нейтральных тонах (Agassi (1960, 1973)). Все это указывает на формирование определенного компромисса в трактовке общественного интереса.

Так Энтони Гиденс, с одной стороны, рассматривает методологический индивидуализм как возможную альтернативу структурной социологии, с другой стороны приходит к выводу, что структурная социология и методологический индивидуализм не являются альтернативами такими, что, отрицая одну, мы принимаем другую (Giddens (1984, 2001)). Продолжает эту линию в рамках реляционной методологии и другой английский социолог - Р. Бхаскар (Бхаскар (1991)). Примерно таких же взглядов придерживаются представители французской социологии^⁹. Раймон Будон подчеркивает, что индивидуализм является необходимой, но не достаточной предпосылкой исследования общества (Boudon (1988), Будон (1999))^¹⁰. Ален Турен и Мишель Крозье указывают на двойственность общественной жизни, где социальные структуры и индивидуальное поведение выступают как равнозначные и взаимодополняющие элементы окружающей действительности (Touraine (2005), Крозье (1993, С. 35-43)). В методологическом плане исследовательские установки английских и французских социологов во многом совпадают и базируются на синтезе микро- и макросоциологических подходов, на сочетании холизма и индивидуализма в трактовке общественного интереса.

Для более полного видения проблемы имеет смысл рассмотреть еще один аспект исследований, характерный для современной философии. В связи с этим остановлюсь на работе канадского философа и культуролога Чарльза Тейлора. Продемонстрировав один из возможных путей развития методологии социального анализа, он выделил так называемые «неразложимо социальные блага», по природе своей не предназначенные для индивидуального потребления (Тейлор (2001)). В сущности, они идентичны «социальным благам» в концепции экономической социодинамики (КЭС), которые, не имея индивидуальной полезности, обладают способностью удовлетворять несводимые (неразложимые) потребности общества (Рубинштейн (2008, с.93-114)). Однако главным в работе Ч. Тейлора является даже не результат, имеющий самостоятельное значение, а та аргументация, с помощью которой он обосновывается. Речь идет о совершенно ином направлении анализа, опирающимся на методологию австрийского философа Людвига Витгенштейна, внедрившего в современную философию категории мысли и языка (Витгенштейн (1994, 2009), Болдырев (2008)), и исследования одного из создателей семиотики швейцарца Фердинанда де Соссюра, продемонстрировавшего фундаментальные различия и циклическую связь между языком и речью (Соссюр (2000, 2009)).

Взяв от Л. Витгенштейна его языковую идею «фонового пространства значений», существующего вне голов индивидуумов, в котором их мысли и слова обретают общий смысл^¹¹, и распространив ее на отношения людей в социуме, Ч. Тейлор не только усилил доводы в пользу взаимодополняемости институтов и деятельности индивидуумов, но, что особенно важно, ввел в научный оборот феномен «общего понимания» - наличие «фоновой основы практик, институтов и представлений» (Тейлор (2001, с.12)), имманентных обществу как социальной целостности. Такой подход обеспечил выход за «тесные рамки» методологического индивидуализма и создал философскую основу для рассмотрения социума как носителя особых свойств и даже потребностей, которые способны удовлетворять «неразложимо социальные блага». Назвав феномен «общего понимания» культурой и применив подход Ф. де Соссюра^¹² к широкому классу социальных явлений, Ч. Тейлор определил тем самым и ее единственного носителя - общество, как таковое. Подчеркну, что здесь Ч. Тейлор пошел дальше упоминавшихся выше социологов, сохранив однако характерный для них принцип взаимодополняемости холизма и индивидуализма.

Следование этому принципу позволяет «освободиться» от искусственной атомизации общества, дает возможность включить в анализ такие важные силовые линии, как «влияние» и «авторитет», допускает объяснение поведения индивидуума «макросоциологическими переменными». На это указывает и Марк Блауг: «в принципе крайне желательно, чтобы все холистические концепции, макроскопические факторы, агрегированные переменные .... были определены в терминах индивидуального поведения там, где это возможно. Но когда это невозможно, не будем впадать в молчание на том основании, что мы не можем преступить принцип методологического индивидуализма» (Блауг (2004, с.103)).

Такую невозможность, по-видимому, обнаружил Джон Мейнард Кейнс. Ключевые понятия своей теории, отражающие макроэкономические характеристики системы в целом, он выводил, как известно, из макроявлений того же порядка, а не из поведения индивидуумов. Безработицу, к примеру, он объяснял недостаточностью совокупного спроса и т.п. И, хотя критики кейнсианства настаивали на необходимости интерпретации макроявлений посредством микроэкономических действий, похоже, их точка зрения главенствовать не стала^¹³. Тезис же о том, что объяснение социальных феноменов нельзя сводить к действиям индивидуумов, утвердился в ряде современных направлений исследований^¹⁴.

Думается, уместно здесь привести следующую цитату из Джорджа Ходжсона: «несмотря на столетнее соперничество между методологическими индивидуалистами и коллективистами, у них гораздо больше общих черт, чем обычно предполагается. Методологический индивидуализм требует объяснять общество с точки зрения индивида, теряя из виду ключевые механизмы социального влияния, а потому приходится принимать цели и предпочтения индивидов как заданные. Методологический коллективизм объясняет индивида через общество и, следовательно, ему недостает адекватного объяснения того, как могут меняться цели и предпочтения индивидов. Варианты объяснений в рамках обеих методологических стратегий различны, но результаты в существенных своих чертах схожи» (Ходжсон (2008, с.51)).

Не помню, где я прочел - возможно, у А.Б. Гофмана, но хорошо помню смысл прочитанного. Существует множество уровней исследования общества и человеческих реальностей - микро, макро и т.д. При этом специфика различных уровней никогда не исчезает: любой исследователь в одних случаях объясняет индивидуальное поведение общественными условиями, в которых находятся индивиды, в других - анализирует коллективы с помощью индивидуального поведения. Иначе говоря, дискуссия о «единственно верном» индивидуализме или холизме не может дать каких-либо философских или онтологических результатов. Данный вывод, по-видимому, и есть суть реляционной методологии, с которой я склонен согласиться.

Похоже, эта методология оказалась близкой и для ряда российских экономистов. Не претендуя на полноту изложения их взглядов, попробую выделить характерные для них общие позиции. Так, Владимир Автономов рассматривает индивидуума как «биосоциальное» существо, которое находится, с одной стороны, под влиянием своей индивидуальной биологической природы, а, с другой, под воздействием общественных институтов (Автономов (1998, с.192)). Примерно то же самое утверждает и Андрей Шаститко, подчеркивающий, что человек оказывается как бы «вписанным» в институциональную структуру. Поэтому и действия таких «биосоциальных» индивидуумов описываются через систему институциональных связей (Шаститко (1996, с.44)). Размышляя о методологии общего социального анализа, Виктор Полтерович также готов к более мягкому пониманию индивидуализма: «Макроэкономические эффекты должны быть представлены как результат взаимодействия отдельных акторов в рамках существующих институтов. При выборе «элементарных акторов» следует добиваться рационального компромисса между их простотой и обозримостью модели» (Полтерович (2010)). Подводя предварительные итоги этой части работы, можно констатировать, что на рубеже XX-XXI столетий все больше исследователей стали испытывать потребность в расширении анализа экономических процессов, исходя из взаимодополняемости методологического индивидуализма и холизма.

Этот небольшой экскурс потребовался мне для того, чтобы лучше объяснить собственные намерения и свой подход - «концепцию экономической социодинамики», в основании которой лежит принцип комплементарности полезностей, допускающий существование интересов социальных целостностей, несводимых к интересам составляющих их индивидуумов (Гринберг, Рубинштейн (2000, 2008), Grinberg, Rubinstein (2005)). Иначе говоря, там, где это возможно - вспомним М. Блауга, общественные преференции желательно определять в виде агрегата предпочтений индивидуумов, когда же это невозможно, следует рассматривать иные законы формирования интересов социума, принимая во внимание их несводимость к интересам индивидуумов. Особенность такого подхода состоит в том, что оба эти случая дополняют друг друга.

Предпринятое расширение исходных предпосылок экономического анализа, отличающихся от стандартной методологии теории общего благосостояния, определило некоторые новые области исследований и поставило дополнительные задачи. Выделю две из них: изучение механизмов формирования интересов социальных целостностей и выявление природы таких интересов.

3. Интересы общества и механизмы их формирования

Продолжая обсуждение интересов социальной целостности, сошлюсь на В. Полтеровича, который подчеркивает, что дело не только в признании самого факта их существования, но и в конкретном описании политической системы, формирующей и актуализирующей эти несводимые интересы. В соответствии с его видением интересы такого рода следует объяснить различным поведением индивидуумов в отношении одного и того же события в двух институционально разных средах^¹⁵.Думается, такая возможность не исключена. Другой вопрос, можно ли общий социальный анализ ограничить исследованием подобной ситуации? Я склонен к отрицательному ответу. Вызывает сомнение объяснение несводимых интересов исключительно через «двоемыслие» людей. Повторю, я не отвергаю этот подход, но возражаю против его абсолютизации.

Опираясь на проведенный выше анализ, можно утверждать, что существуют интересы, генерируемые политической средой, в отношении которых у индивидуумов нет не то, что двух разных оценок (рыночной и политической), но которые в принципе не могут быть определены в терминах рыночных преференций. У подавляющего большинства людей подобные интересы вовсе отсутствуют. И лишь статистически незначимая часть общества - те, кого Платон называл «философами» (Платон (1971, Т.3, с. 275)), Р. Масгрейв относил к «информированной группе людей» (Musgrave (1969, s. 16)), а К. Шмидт - к «политикам» (Schmidt (1988, s. 384)), способны осознать эти интересы. «Живя в обществе и, тем более, изучая его работу, необходимо принимать во внимание и такие вещи, которые не являются людьми или их комбинациями: роли, обязанности, статусы, правила, законы, обычаи» (Тейлор (2001, с.7-8)). Поэтому, если и можно говорить об участии всех граждан в формировании несводимых интересов, то очень опосредованно, имея в виду политические институты и механизмы передачи «в траст» мнения избирателей.

Возвращаясь же к тезису В. Полтеровича, приведу главное свое возражение - речь должна идти не о различном поведении индивидуумов в отношении одного и того же события, а о другом поведении в отношении другого события и, как правило, других людей. Поясню теперь, что я понимаю под «другими людьми», «другими событиями» и «другим поведением». Во-первых, я имею в виду демократически устроенное общество^¹⁶ и его институты, включая парламент, члены которого на основе установленной процедуры «определяют» интересы общества и их текущие приоритеты. В соответствии с этим «другими людьми» являются отдельные индивидуумы, кому остальная часть населения доверила заботиться об общем благосостоянии. Понятно, что разговор о совпадении двух множеств индивидуумов, действующих в рыночной и политической средах, возможен лишь при замене парламентской процедуры референдумом. С учетом же того, что сам по себе референдум является достаточно редким исключением из стандартной гражданской практики, я вправе считать, что в текущем политическом процессе формирования общественных интересов участвуют, как правило, «другие люди».

Во-вторых, если в рыночной среде индивидуум оценивает имеющиеся альтернативы с позиций своей собственной выгоды, то политическая ветвь генерирует альтернативы, связанные с нормативным пониманием благосостояния общества. И в этом смысле речь, действительно, идет о «других событиях». Например, если в рыночной среде индивидуум решает вопрос о том, пойти ему в театр или купить яблоки, то в политической среде перед «другими людьми» встает иная альтернатива: надо ли поддержать приобщение населения к театральному искусству или для общества важнее потребление населением фруктов. Понятно, что идентичность указанных альтернатив возможна лишь в случае проведения всенародных референдумов в отношении потребления каждого блага. Поэтому и здесь я вправе считать, что в политическом процессе формирования общественных интересов рассматриваются, как правило, «другие события».

В-третьих, я говорю о «другом поведении», потому что «другие люди» в своих предпочтениях от имени общества руководствуются не личными, а общественными средствами. И сколько бы ни говорить о возможной самоидентификации выбранных людей с обществом, от имени которого они принимают нормативные решения, все равно это не то же самое, когда за потребляемое благо индивидуум расплачивается отказом от собственного потребления других благ. На возможность более низкой оценки полезности общественных ресурсов для выборных людей по отношению к их собственным средствам указывают многие исследования^¹⁷. В этом смысле даже референдум не может исправить «генетический порок» общественных средств, что, собственно, и обуславливает феномен «другого поведения».

Столь пространные объяснения потребовались мне для того, чтобы еще раз разъяснить свою позицию. Объяснив «другое поведение» «других людей», я стремился показать, что в предложенной модели с двумя ветвями формирования общественных интересов нет места двойственности предпочтений одних и тех же индивидуумов. Речь идет о двух, принципиально разных, интересах общества, выявляемых рыночной и политической средой. Собственно, это и есть содержание феномена несводимости: общественные преференции, сформированные в политической среде, невозможно представить в виде какого-либо агрегата предпочтений индивидуумов, выявляемых рыночными механизмами.

Исследуя такую категорию, как интерес социальной целостности, следует обратить внимание на имеющиеся различия в природе индивидуальных и групповых интересов. Эта проблема, если и присутствует в экономическом анализе, то лишь «по касательной»^¹⁸. Отдельно нужно сказать о теории общественного выбора, в которой после фундаментальной работы К. Эрроу (Arrow (1951)) самым важным сюжетом стало конструирование общих решений на основе предпочтений индивидуумов. Вместе с тем, эта теория несет в себе отпечаток ограниченности анализа, обусловленного жесткими рамками исходных предпосылок, среди которых одно из центральных мест принадлежит той же самой парадигме индивидуализма. Исходя из того, что общественный интерес есть лишь агрегат интересов индивидуумов, такой анализ, в сущности, постулирует их одинаковую позитивистскую природу. И это существенно сужает общий социальный анализ: за его пределами оказываются интересы социальной целостности, имеющие нормативную природу.

Следует заметить также, что неугасающее желание освободить экономическую теорию от ценностных представлений, приблизить ее к математике и в целом сделать позитивной наукой, привели к тому, что категория нормативных интересов оказалась, практически, изгнана из экономического анализа. Непосредственно способствовал этому маржинализм, базовой предпосылкой которого была строго позитивистская природа индивидуальных предпочтений. Между тем без включения в теоретические конструкции нормативных интересов многие процессы объяснить просто невозможно. Представляется целесообразным поэтому расширить традиционные для экономической науки границы трактовки интереса группы. В дополнение к групповому агрегату индивидуальных интересов, имеющему, как и интересы индивидуумов, позитивистскую природу, следует добавить интерес группы, как таковой, природа которого всегда нормативная.

Нормативный характер интереса любой социальной группы в целом - это не гипотеза и не постулат. Вне зависимости от механизмов формирования этого интереса - будь то персональное решение лидера группы или выбор некоторой коалиции единомышленников (партии), или голосование всех членов группы, он всегда определяется в форме ценностных суждений. В отличие от индивидуальных интересов членов группы, к которым мы относимся, как к тому, «что есть», интерес группы как таковой всегда формулируется в терминах как «должно быть».

Допуская в соответствии с принятыми предпосылками существование автономного интереса и «уподобляя» государство рыночному субъекту, реализующему этот интерес, вспомним Р. Будона, который подчеркивает, что подобные действия правомочны лишь в том случае, если этот субъект «...наделен институциональными формами, позволяющими ему принимать коллективные решения» (Boudon (1979)). Таким образом, ясным и вполне выполнимым требованием к государству-субъекту рынка является наличие некой институциональной системы, позволяющей принимать решения от имени общества. В сущности, речь идет о политическом устройстве государства и институтах гражданского общества, обеспечивающих коллективные решения, что лишний раз демонстрирует существование нормативных интересов, не выявляемых рыночными механизмами.

Однако здесь возникает другая проблема. Начну с фундаментального положения о невозможности согласования интересов различных групп общества. После публикации известных результатов К. Эрроу перспективы демократичного решения данного вопроса стали вызывать большие сомнения. Следует отметить также, что, если в недавнем прошлом доминировала концепция «благожелательного государства», активность которого направлена на реализацию общественного интереса, то к концу двадцатого столетия все большую роль начинает играть тезис о смещении общественного выбора и связанных с ним политических решений в сторону интересов правящей партии ((Stigler (1971), Posner (1974), Peltzman (1976)). На эту же тенденцию обращает внимание и Жан-Жак Лаффон, рассматривая «аутентичного советника» правящей партии, который предлагает программу действий, увеличивающую ее выгоды в данной экономической и политической ситуации» (Лаффон (2007, с. 22-23)).

Соглашаясь с наличием такого тренда, нельзя все же исходить из того, что для каждой конкретной ситуации существует единственно возможный или объективно лучший выбор. Повторю, он всегда лежит в поле нормативных решений, где главную роль играют ценности, характерные для данного общества и данного времени. Я исхожу из того, что нормативный интерес общества - это некий идеал. В реальной же практике принятия решений его подменяет иной нормативный интерес, который формулирует та группа людей, которая имеет на это право. Скажем, правящая партия, составляющая большинство в парламенте или соответствующая коалиция. Так или иначе, но здесь всегда имеет место субъективизм в определении нормативного интереса, который ряд авторов связывают с феноменом «принципал-агент»: реально принимающие решения политики (агенты) могут иметь предпочтения, не совпадающие с преференциями избирателей (принципал), от чьего имени действуют политики^¹⁹.

Противостоять этой тенденции - при отсутствии развитых институтов гражданского общества, соответствующих каналов выражения мнений и требований различных общественных групп, законных возможностей отстаивания их прав - очень сложно, если вообще возможно. В таких условиях ничего не остается, кроме призрачных надежд на разумные решения властвующих элит и веры в их способность вопреки своим интересам отстаивать интересы всего общества. Но, даже страдая избыточным оптимизмом, нельзя не думать о возможностях демократического выбора, опирающегося на построение институтов гражданского общества, обеспечивающих контроль над государственным аппаратом и приближение правительственных решений к реальным общественным предпочтениям.

И дело не в том, хорошо или плохо организован парламент. В силу неоднородности общества сформулированный правящей партией (коалицией) нормативный интерес всегда будет отличаться от интереса общества как такового. Относится это к любым «коллективным решениям». В связи с этим можно сформулировать задачу - как уменьшить правительственный произвол, как в условиях неопределенности интереса общества как такового минимизировать отклонение от него общественного интереса, сформулированного политиками. Частичный ответ предложил Жан-Жак Лаффон, который он называет «подходом с позиции полной конституции»^²⁰. Именно конституционные ограничения и связанные с ними конкретные меры я рассматриваю в этой, последней, части работы. Это, конечно же, не механизмы формирования нормативных общественных интересов, а лишь ограничения в принятии решений от имени общества.

Разделяя присущие многим экономистам сомнения в отношении возможности политических решений, адекватных общественным преференциям, я все же исхожу из того, что они формируются в процессе работы парламента, который настолько демократичен, насколько демократична политическая система в целом. На этом поле, собственно, и генерируется общественный выбор, который лишь до некоторой степени отражает интересы различных общественных групп и обусловлен во многом имеющимися институтами гражданского общества (Posnett (1987), Rose-Ackermann (1996), Salamon, Hems, Chinnock (2000), Аузан, Тамбовцев (2005)).

Литература

Автономов В.С. Модель человека в экономической науке. - М., 1998
Ансар П. Современная социология // Социологические исследования. - 1995, N.12; 1996, NN. 1-2, 7-10, 1997, N.7
Аузан А.А., Тамбовцев В.И. Экономическое значение гражданского общества // Вопросы экономики. - 2005, N5.
Афонцев С.А. Экономический фактор в системе евроатлантической безопасности // Проблемы экономической безопасности евроатлантического региона. - М., 2010.
Блауг М. Методология экономической науки, или как экономисты объясняют. Пер. с англ. - М., 2004
Болдырев И. Языковые игры и экономическая теория мейнстрима.- М., 2008.
Будон Р. Теория социальных изменений (пер. с англ.). - М., 1999.
Бхаскар Р. Общества (Пер. с англ.) // Социо-логос.Общество и сферы смысла. Выпуск 1. - М., 1991.
Бьюкенен Дж. Конституция экономической политики // Нобелевские лауреаты по экономике. Джеймс Бьюкенен. - М., 1997.
Вебер М. Исследования по методологии наук. - М., 1980; Вебер М. Избранное. Образ общества (Пер. с нем.). - М., 1994.
Верлен Б. Объективизм Поппера и метод критического рационализма» (пер. с англ.) // Социологическое обозрение, Том 2, № 4, 2002;
Витгенштейн Л. Логико-философский трактат (Пер. с нем.). - М., 1958 (2009);
Витгенштейн Л. Философские работы (Пер. с нем). Ч.I.- М., 1994,
Гофман А.Б. Эмиль Дюркгейм в России: рецепция дюркгеймовской социологии в российской социальной мысли. - М., 2001.
Гринберг Р.С., Рубинштейн А.Я. Основания смешанной экономики. - М., 2008.
Гринберг Р.С., Рубинштейн А.Я. Экономическая социодинамика. - М., 2000;
Дюркгейм Э. Метод социологии. - Киев-Харьков, 1899;
Кирдина С.Г. Институциональные основы гражданского общества // Гражданское общество: зарубежный опыт и российская практика. - М., 2011
Крозье М. Современное государство - скромное государство. Другая стратегия изменения // Свободная мысль, 1993, № II.
Лаффон Ж.-Ж. Стимулы и политэкономия (пер. с англ.). - М., 2007
Платон. Государство // Соч.: В 3 т. М., 1971, Т. 3 (1), с.275.
Либман А.М. Экономическая теория и социальные науки об экономике: некоторые направления развития. - М., 2007.
Либман А.М. Политико-экономические исследования и современная экономическая теория. - М., 2008.
Либман А.М. Есть ли место политэкономии в современной экономической науке // Журнал Новой экономической ассоциации, №8, 2011.
Полтерович В.М. Становление общего социального анализа. - М., 2010.
Поппер К. Время лжепророков: Гегель, Маркс и другие оракулы // Открытое общество и его враги. - М., 1992, Т.2,
Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. К решению парадокса времени. - М., 2000
Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из Хаоса. Новый диалог человека с природой. - М., 2000.
Рубинштейн А.Я. Рождение теории. Разговоры с известными экономистами. - М., 2010.
Рубинштейн А.Я. Экономика общественных преференций. - М., 2008.
Сен А. Об этике и экономике. - М., 1996.
Сен А. Развитие как свобода. - М., 2004.
Сорокин П.А. Общедоступный учебник социологии. - Москва, Наука, 1994
Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика. - СПб, РХГИ, 2000
Соссюр Ф. де. Заметки по общей лингвистике (Пер. с фр.).- М., 2000.
Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. - М., 2009 (переиздание 1933 г.).
Стиглиц Дж. В долгу у будущего. // Огонек, 07.02.2011, N5 (5164)
Тамбовцев В.Л. Перспективы «экономического империализма» // Общественные науки и современность, №5, 2008.
Тамбовцев В. Возникновение институтов: методолого-индивидуа-листический подход // Вопросы экономики, №11, 2010.
Тейлор Ч. Неразложимо социальные блага // Неприкосновенный запас, 2001, №4 (18).
Харсаньи Дж.. Ценностные суждения / Экономическая теория. - М., 2004
Ходжсон Дж. Институты и индивиды: взаимодействие и эволюция // Вопросы экономики, N8, 2008.
Шабанова М.А. Новые вызовы практики и потенциал социоэкономики // SPERO. 2010. №12.
Шабанова М.А. Социоэкономика и современность: о пользе и рисках экспансии экономического подхода // Общественные науки и современность 2010. №4.
Шаститко А.Е. Теоретические вопросы неоинституционализма // Ведение в институциональный анализ. - М., 1996
Agassi J. Methodological Individualism // Modes of Individualism and Collectivism. Ed. by J. O'Neill. L., 1973.
Agassi J. Methodological individualism // The British Journal of Sociology, 1960, 11, 3
Aoki M. Toward a comparative institutional analysis. Cambridge, MA, 2001.
Archer M.S. Realist social theory: The morphogenetic approach. Cambridge, 1995.
Arrow K. Social Choice and Individual Values, 1951.
Bhaskar R. The possibility of naturalism: A philosophical critique of the contemporary human sciences. 2nd ed. Brighton, 1989.
Boudon R. Individualisme ou holisme: un debat metodologique fondamental // Mendras H., Verret M. Les Champs de la sociologie franc aise. Paris, 1988;
Boudon R. La logique du sociale: introduction a l'analyse sociologique. Paris, 1979.
Colander, Follmer, Haas, Goldberg, Juselius, Kirman, Lux, Sloth. The Financial Crisis and the Systemic Failure of Academic Economics, 2009
Etzioni A. Essays in Socio-Economics, Springer, Heidelberg and New York, 1999
Etzioni A. The moral dimension: toward a new economics : The Free Press, New York, 1988
Giddens A. Sociology. Cambridge, 2001.
Giddens A. The Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration, Cambridge, 1984;
Grinberg R., Rubinstein A. Economic Sociodynamics. - Berlin, New York, 2005.
Krimerman L. (ed.). The Nature and Scope of Social Science. A Critical Anthology. New York, 1969;
Menger C. Grundsatze der Volkswirtschaftslehre, 2. Aufl., Wien-Leipzig, 1923.
Mill J.S. A System of Logic, 8th ed., London, 1872 / Система логики силлогистической и интуитивной. Изложение принципов доказательства в связи с методами научного исследования. - М., 1914
Musgrave R.A. The Theory of Public Finance. N.Y.-London, 1959
O'Neil J. (ed.). Modes of Individualism and Collectivism. London, 1973
Peltzman S.Toward a More General Theory of Regulation // Journal of Law & Economics, 1976, 19(2).
Persson T., Tabellini G. The Economic Effects of Constitutions. Cambridge: MIT Press, 2005
Posner А. Theories of Economic Regulation // Bell Journal of Economics, 1974, vol. 5(2)
Posnett J. Trends in the Income of Charities, 1980 to 1985. In: J. McQuillan (ed.). Charity Trends 1986/87. Tonbridge, Chanties Aid Foundation, 1987;
Rose-Ackermann S. Altruism, Nonprofits, and Economic Theory. - Journal of Economic Literature, 1996, vol. 34, No 2;
Salamon L., Hems L., Chinnock K. The Nonprofit Sector: For What and for Whom? - Working Papers of the Johns Hopkins Comparative Nonprofit Sector Project, No 37. Baltimore, The Johns Hopkins Center for Civil Society Studies, 2000;
Samuelson P.A. The pure theory of public expenditure. Review of Economics and Statistics, 1954
Sen, A. Development as Freedom. Oxford, 1999;
Schaffle A.E.F. Das gesellschaftliche System der menschlichen Wirtschaft, 3. Aufl., 1. Band, Tubingen, 1873.
Schmidt K. Mehr zur Meritorik. Kritisches und Alternatives zu der Lehre von den öffentlichen Gütern. // Zeitschrift fur Wirtschafts - und Sozialwissenschaften. 108. Jahrgang 1988 Heft 3.
Touraine A. Un nouveau paradigme. Pour comprendre le monde d'aujourd'hui. Paris, 2005;
Tirole J. Procurement and Renegotiation // Journal of Political Economy, 1986, vol. 94(2).
Verlen B. The objective perspective. // Society, Action and Space. L.: Routledge, 1993.
Wicksell K. Finanstheoretiche Untersuchungen, Jena, 1896, впервые опубликованная в английском переводе в хрестоматии Р. Масгрейва и А. Пикокка (A New Principle of Just Taxation / Classics in the Theory of Public Finance, ed. R.A. Musgrave and A.T. Peacock, 1958.

1 В связи с этим замечу, что я не во всем согласен с А. Либманом, который указывает на повышенное внимание российских исследователей к методологическим дискуссиям и объясняет его тем, что «немало российских ... экономистов, исходно готовились к работе в «совсем другой» науке и достаточно неуютно чувствуют себя в мэйнстриме современной экономической мысли» (Либман (2011, с.166)). Думается, что у нас в стране вообще не так много людей, кого интересует экономическая методология, и причины такого интереса все же иные.

2 Я не считаю себя первооткрывателем этой точки зрения. Сошлюсь лишь на «синергетиков» и мировоззренческие работы Ильи Пригожина (Пригожин, Стенгерс (2000)).

3 При использовании понятия «общественные интересы» я старался сохранить терминологию, которую применяли авторы: коллективные или общие потребности, потребности или интересы общества как такового, интересы или предпочтения общества в целом и т.п.

4 Недавно в лекции Адама Маскина, занимающегося сравнительными исследованиями американской и русской театральных школ, я услышал любопытное объяснение, почему в Америке фактически нет репертуарного театра. По мнению американского эксперта, это связано с методикой подготовки актеров и режиссеров, доминантой которой является ориентация исключительно на творческую индивидуальность и игнорирование феномена ансамбля. Такая вот получилась проекция философии индивидуализма на искусство театра.

5 Я довольно часто встречаю статьи, где разговор о методологическом индивидуализме начинается со ссылки на Й. Шумпетера (Тамбовцев (2010, с.83); Полтерович (2010)).

6 По мнению М. Блауга «...собственные работы Поппера не дают представления о том, насколько решительно он настаивает на методологическом индивидуализме» (Блауг (2004, с.100)). И как считает этот историк экономической мысли в известном методологическом споре 1950-х годов сам К. Поппер не участвовал.

7 Отмечу, что отдельные авторы продолжают эту линию и сегодня (Тамбовцев (2008, с.129-136), Тамбовцев (2010, с. 83)).

8 См., также: (Archer (1995, P.72), Ходжсон (2008, с.45, сн.3)).

9См. обзорную работу по современной французской социологи Поля Ансара, опубликованную в нескольких номерах «социологического обозрения» (Ансар (1995, 1996, 1997)).

10 При этом и он оговаривается, что «...уподобление группы индивидууму правомерно лишь в том случае, когда группа организована и явно наделена институциональными формами, позволяющими ей принимать коллективные решения" (Boudon (1979)).

11 Иллюстрируя идеи Л. Витгенштейна, Ч. Тейлор приводит следующие слова: «Мысли подразумевают и требуют фоновое пространство значений для того, чтобы быть теми мыслями, которыми они являются» (Тейлор (2001, с.10)).

12 Демонстрируя соссюровский круг, Ч.Тейлор отмечает: «Речевые действия подразумевают существование языка, язык же воспроизводится в речевых действиях» (Тейлор (2001, с.11)).

13 Строго говоря, «партнерство» макроэкономических моделей и принципа методологического индивидуализма следовало бы проанализировать отдельно. Думается, что современный уровень развития этого сегмента экономической теории характеризуется более спокойным и даже более гибким отношением к требованиям методологического индивидуализма. Готов согласиться с В. Полтеровичем, который эти требования рассматривает лишь в качестве желательных предпосылок макроэкономических моделей, не отвечающих условиям реальной жизни.

14 См., например, работы в области новой институциональной экономики (Aoki (2001)), социоэкономики (Etzioni (1988, 1999), Шабанова (2010)) и др.Критику «концептуального редукционизма» я обнаружил и в «Кильском меморандуме» - в работе международной группы ученых «Финансовый кризис и системный сбой экономики как науки» (Colander, Follmer, Haas, Goldberg, Juselius, Kirman, Lux, Sloth (2009)).

15 Подробное изложение позиции В. Полтеровича, высказанной во время нашей личной беседы, содержится в книге: (Рубинштейн (2010, с. )).

16 В предисловии к изданию англоязычного перевода книги Кнута Викселля «Исследование по теории финансов» Джеймс Бьюкенен призвал «коллег-экономистов сначала построить какую-либо модель государственного или политического устройства, а уже потом приступить к анализу результатов государственной деятельности». Посчитав данный призыв очень важным, Дж. Бьюкенен напомнил о нем в своей Нобелевской лекции (Бьюкенен (1997, с.18)). Следуя данной методологической установке и для целей анализа формирования общественных интересов, я рассматриваю достаточно простую модель парламентской демократии.

17Кроме известной работы Анны Крюгер (Krueger (1974)), назову публикации Дж. Бьюкенена, А. Нисканена, М. Олсона, Г. Таллока. К этому добавлю, что в последние годы большинство публикаций, затрагивающих проблемы общественного выбора и вопросы функционирования государства, переполнено упоминаниями об «ошибках государства», о «рентоищущем классе», «политическом доходе», «бюрократической ренте», «логроллинге» и т.п.

18 Я имею в виду публикации, посвященные ценностным установкам общества и их отражению в институциональной теории. См., также: (Харсаньи (2004))

19 См., например, (Афонцев (2010)). Отмечу также, что более общее объяснение данного факта присутствует в работах по новой политэкономии, где непосредственно исследуются механизмы формирования групповых интересов. См., например, (Persson (2005), Либман (2007, 2008)).

20 Такой подход Лаффон называет «подходом с позиции полной конституции» (Лаффон (2007, с.29)). В этом контексте интерес представляют и работы Жана Тироля, предложившего модель с «надзорными технологиями» (Tirole (1986)).

Виктор Красиков
15.07.2011 20:00
К п 1 абз 2 Почему «единая наука о обществе» возможна «лишь на базе идеологического фундамента»? Этим отвергается в принципе существование объективного фундамента, т.е. изначальная системность общества. Но такой фундамент есть – всеобщие законы природы и Жизни как её части, и только они изначально объективны. «Теория прогресса» стоит на нём.
К п 1 абз последний. Признаётся неясность взаимодействия и связей интересов разных уровней. В «теории прогресса» «невидимая рука» становится видимой и понятной. Это единая система социально-биологических тенденций, управляющая развитием человечества -- социального биовида. Интересы разного происхождения и уровней встроены в неё прежде всего как стимулы и понятны лишь в рамках системы.
К п 2Несущую структуру системы тенденций создают первичные соцбио тенденции, основанные на комплексе инстинктов и механизмов приспособляемости, обеспечивающих воспроизводство (в-во) и индивида, и биовида. Социальная трансформация: инстинкт-потребность-интерес Порождает таким образом не только индивидуальный интерес (личный), но и важную группу первичных общественных интересов. Группа вторичных личных и общественных интересов формируется в процессе усложнения системы, вместе с появлением вторичных – чисто социальных – тенденций, в процессах разделения труда и функций в-ва и взаимодействии функциональных групп (классов, слоев и т.д.) .
К п 3 Анализ интересов сам по себе мало что даёт (и разделение экономических – политических тоже).Важно ведь взаимодействие интересов, но оно обнаруживается только в рамках функционального анализа.
В «теории прогресса» выделяется базовая подсистема – теория формаций, где функциональные процессы выделяются в особый и важнейший уровень общественных отношений, связывающий производственные отношения (нижний уровень) с высшим уровнем – отношений собственности. Именно здесь «работают» ведущие тенденции труда, управляющие функции и важнейшие – базовые классовые интересы.
Предлагаю ознакомится на viktorkkrasikov.narod.ru

Вернуться

К проблеме общего социального анализа

Комментарии